Третий аргумент против включения социо-экономических прав в декларацию состоит в том, что эти права не являются универсальными. Например, оплата отпуска может быть правом только для того, кто живет на зарплату. Однако то же возражение справедливо и для некоторых политико-либеральных прав. Право на брак и семью не налагает обязанностей на тех, кто не состоит в браке и не собирается в него вступать; право на политическое убежище относится лишь к тем, кого преследуют за политические убеждения.
Говоря о свободе собраний и организаций, с одной стороны, и о праве на труд - с другой, я описала эти права формулой: 'Я могу, если хочу'. К тем правам, о которых только что сказано (независимо от того, являются они либерально-политическими или социо-экономическими), применима другая формула: 'Я имею право делать то-то и то-то, если мне нужно и если я хочу'. Например, я имею право на политическое убежище, если меня преследуют за политические убеждения. Другой пример: я имею право на материальное пособие от государства, если у меня есть дети и если я хочу его получать. Эти права, входящие в две разные группы, можно описать иначе, изменив формулу таким образом, что ее последняя часть (мое желание воспользоваться правом) будет опущена. Например, если меня обвиняют в преступлении, я имею право считаться невиновным до тех пор, пока моя вина не будет доказана. Или: у меня есть те же права, что и у других детей, даже если я внебрачный ребенок.
Итак, очевидно что ограничение перечня прав человека одними политическими правами вовсе не оправдано с точки зрения логики. А поскольку любой перечень прав человека подразумевает определенную социо-политическую систему, то перечень, содержащий одни лишь политические права, без социальных, будет отражать идею либерального капиталистического государства, а перечень, содержащий только социальные права без свобод, - идею деспотического государства с излишне детализированным законодательством.
Авторы Всеобщей декларации стремились избежать обеих крайностей. За это, увы, пришлось расплачиваться - платой стала непоследовательность декларации. Введя в перечень все права, которых когда-либо требовало человечество, авторы имели в виду не какую-то определенную социо-политическую систему, а комбинацию разных систем с ориентацией на демократическое и процветающее государство. Однако главная проблема состоит не в отдельных правах, а в их общем объеме. Всеобщей декларации пришлось отказаться от иерархии прав, ибо любая иерархия ориентировалась бы на определенный социо-политический строй.
Теоретически все предприятие с самого начала было обречено на провал. Не потому, что идея естественного закона устарела, и не потому, что в перечень были включены социально-экономические права. Суть именно в том, что не было создано иерархии прав.
Тем не менее я убеждена, что пренебрежительное отношение ко Всеобщей декларации неоправдано. Декларация была и поныне остается лучшим из возможных решений проблемы, поскольку права, содержащиеся в ней, действуют как моральные требования, как нравственные нормы, регулирующие поведение и взгляды людей. Всеобщая декларация оставляет место для любых политических решений проблемы, согласующихся с этими моральными требованиями. Ни один строй не может быть установлен на основе всех этих прав, и любое правительство может быть подвергнуто критике за то, что оно не соблюдает то или иное право.
Декларация выражает все мыслимые потребности человека в правах, но она не является перечнем прав, соблюдаемых повсеместно. Она - перечень моральных требований, лежащих в основе различных прав. Дело людей - бороться за то, чтобы права эти соблюдались без противоречий. 'Без противоречий' - здесь означает, что ни одно право не должно противоречить высшей идее свободы, то есть 'естественному закону', и что ни одна интерпретация свободы (фактические права) не должна противоречить другой в процессе реализации этих прав.
Повторяю, естественный закон, согласно которому все люди рождаются свободными и в равной степени наделены разумом, является источником всех прав. Отсюда, помимо прочего, следует, что каждый человек и каждый гражданин должен иметь право требовать новых прав и по-новому интерпретировать уже существующие. Там, где не обеспечиваются свободы, нет и прав. Утверждать, что социо-экономические и культурные права без политических и гражданских прав несут в себе идею деспотического государства, значит выражаться слишком мягко, ибо экономические, социальные и культурные права сами по себе еще не являются правами. Они становятся правами только в сочетании со свободами.
На первый взгляд, это как будто подтверждает доводы либералов: ведь неоспоримо, что политические и гражданские права являются подлинными правами даже при отсутствии социо-экономических и культурных прав. Однако я постараюсь доказать, что перечень, включающий одни только либеральные права, тоже вступает в противоречие с высшей идеей свободы, и что именно это противоречие есть источник всех теоретических проблем, с которыми приходится сталкиваться либералам, когда речь заходит о социально-экономических и культурных правах. Противоречие это порождается всего одним, но зато фундаментальным политическим правом - правом собственности.
Противоречие между правом собственности и высшей идеей свободы (естественным законом) обычно не бросается в глаза. Однако в некоторых случаях оно становится вопиющим. Скажем, Давид Ричи приводит в пример конституцию штата Канзас 1857 г. Эта конституция, с одной стороны, провозглашала, что 'Все люди по природе одинаково свободны и независимы', а с другой - что 'Право рабовладельца на раба... - такое же право и столь же нерушимое, сколь и право на любую собственность'. С вполне оправданным сарказмом Ричи добавляет, что 'для того, чтобы разрешить спор между Биллем о правах и седьмым пунктом этой конституции, понадобилась гражданская война'.
Обратимся к менее очевидному случаю. Французская декларация прав человека и гражданина (пункт XVII) гласит: 'Право собственности свято и нерушимо; ни один человек не может быть лишен собственности за исключением тех случаев, когда этого требует общественная необходимость, установленная законом, и при условии справедливой компенсации'. Всеобщая декларация формулирует право собственности сходным образом. Однако возможность конфискации имущества сформулирована здесь не как мера, направленная против личности, совершившей преступление, а против целых социальных классов (слоев), ибо в противном случае 'справедливая компенсация' лишается смысла.
Право собственности подразумевает одно исключение. Если данное имущество принадлежит мне, это исключает возможность того, чтобы этим имуществом пользовались другие. Ясно, однако, что между ситуацией, когда другие не могут без моего согласия пользоваться моим имуществом, и случаем, когда другие люди (может быть, многие) не могут владеть таким же имуществом, что и я, есть существенная разница. Если, например, у меня есть платье, дом или машина, то, понятно, что другие не могут пользоваться этими вещами без моего согласия. Но это не мешает этим 'другим' иметь платье, дом или машину. Иное дело, когда я владею заводом, который может действовать только при условии, что на нем работают сотни рабочих. Ясно, что эти рабочие, уже хотя бы в силу специфических взаимоотношений между работодателем и рабочим, не только не могут без моего согласия распоряжаться моим заводом, но и вообще владеть каким-то заводом. Если бы у них был свой завод, они не стали бы работать на моем, и мой завод превратился бы в склад ненужного оборудования. Так исключается не только право пользоваться чужим имуществом, но и сама возможность владеть аналогичным имуществом.
Момент весьма существенный. Если интерпретировать право собственности только как недопущение того, чтобы другие пользовались имуществом, которое кому-то принадлежит, это не противоречит высшей идее свободы. Если же исключить саму возможность того, что многие другие (целые классы) могут владеть аналогичным имуществом, тогда право собственности будет этой идее противоречить.
Легко понять, почему так выходит. Как уже говорилось, все права можно описать следующими формулами: 'Я могу, если хочу', 'Я имею право (делать то-то и то-то), если мне нужно и если я хочу' и 'Я имею право (делать или получать то-то и то-то), если мне нужно'. Ни одна из этих формул не применима к праву собственности, если понимать это право как исключение возможности того, чтобы другие могли владеть аналогичным имуществом.
В самом деле. Сразу же отбросим последние две формулы, ибо речь идет не о том, в чем я нуждаюсь, а о том, что у меня есть. Остается рассмотреть лишь первую формулу: 'Я могу, если хочу'. Если кто-то, кроме меня, может владеть аналогичным имуществом, то формула 'Я могу, если хочу' сохраняет свою действенность. Если же право собственности неизбежно создает ситуацию, когда другие не могут владеть имуществом, аналогичным тому, которое принадлежит мне, формула 'Я могу, если хочу' теряет смысл, ибо неизбежно найдется множество людей, которые не смогут, даже если захотят. В итоге право собственности не будет противоречить высшей идее свободы только в самоуправляемом обществе, при таком социальном строе, где никто не может быть лишен права владеть таким же имуществом, как и кто-то другой.
Обратимся теперь к проблеме конфискации имущества - возможность, которую допускают почти все декларации прав человека. Вряд ли можно спорить, что конфискация имущества государством противоречит высшей идее свободы, независимо от размера компенсации за это имущество. Если государство может конфисковать имущество, формула 'Я могу, если хочу' перестает работать. Понятно, что цель такого ограничения свободы - скорректировать противоречие, состоящее в том, что право собственности исключает для многих людей возможность владения аналогичным имуществом.
Таким образом, получается, что конфискация имущества как-то способствует справедливому распределению в обществе. Если, однако, трактовать право собственности ограничительно, то в конфискации как средстве 'выравнивания' не будет необходимости. В этом случае конфискацию имущества можно заменить общим управлением, что вполне согласуется с высшей идеей свободы.