Теперь коснемся философской путаницы, связанной с пониманием естественного закона. Чтобы принять свободу как аксиому всех человеческих прав за точку отсчета, совсем не обязательно понимать теорию естественного закона так, как ее понимали в XVIII веке. Положение, что все люди рождаются свободными и в равной степени наделены разумом, выражает историческое сознание нашего времени. Даже признав это положение не онтологическим и согласившись, что оно недоказуемо, мы можем признать, что оно констатирует социальный факт: свобода в наше время - высшая ценность, высшая идея, а не одна из многих равнозначных ценностей.
Высшая идея - это ценность, антитеза которой (рабство, неволя) не может быть принята в наше время как альтернативная самостоятельная ценность. Это, разумеется, не значит, что нельзя предпринять действий, цель которых состояла бы в угнетении других (на практике это, увы, случается довольно часто). Это значит только, что действия такого рода не могут быть обоснованы и оправданы идеей угнетения. В древности, порабощая, угнетая или даже уничтожая целые народы, поработители называли вещи своими именами, ибо в те времена подавление или порабощение могло считаться даже добродетелью. Когда абсолютно то же самое делается в наши дни, это называется 'освобождением' других народов, 'дарованием им свободы' и пр., потому что порабощение и угнетение теперь уже не считаются добродетелью.
Идея свободы как высшей ценности никогда и никем не оспаривалась (исключение - 12 лет нацистского режима). Все философские учения со времен Декарта утверждают свободу как высшую ценность, хотя интерпретируют по-разному, часто в прямо противоположных смыслах. Все права человека и есть в сущности интерпретации высшей идеи свободы, но интерпретации особого рода. Эти интерпретации приобретают значение политических принципов в той мере, в какой они служат руководством для политических действий и могут быть проведены в жизнь в виде законов. К примеру, свободу выбора друзей можно без всяких оговорок соотнести с высшей идеей свободы, но она не может служить основой политических действий, и было бы бессмысленно придавать ей силу закона - поэтому она и не входит в перечень прав человека.
Поскольку все права человека являются только различными интерпретациями высшей свободы, имеющими разный контекст и отражающими разные точки зрения, они не должны противоречить самой идее свободы. Нравственные постулаты, заложенные в разных правах человека, отражают лишь разные качества и аспекты свободы. Только сама свобода, 'естественный закон', является абсолютной моральной ценностью. Понять это нетрудно. Если у права есть нравственный подтекст, это значит, что оно подразумевает и обязанность. Существуют различные обязанности: например, обязанность избегать чего-либо, или обязанность не вмешиваться во что-либо, или обязанность поступать в соответствии с существующей системой ценностей. Абсолютную нравственную обязанность можно описать кантианской формулой: 'ты должен поступать так-то и так-то'. Ту же самую формулу можно применить и к свободе. Императив, гласящий, что вы должны поступать в соответствии с идеей свободы, обязывает вас уважать свободу других и не подавлять ее. В неменьшей степени, однако, этот императив подразумевает вашу обязанность по отношению к вам самому. Вы должны вести себя как свободный человек: поскольку вы были рождены свободным и наделены разумом, вы несете ответственность за собственную свободу. В запретительной формулировке это будет звучать так: вы не должны позволять поработить себя, ибо вы должны уважать собственную свободу. Среди всех особых прав человека только у свободы совести тот же статус. Таким образом, 'свобода совести' является не только одной из многих интерпретаций свободы, но ей присуща и самостоятельная внутренняя ценность. Всеобщая декларация совершенно справедливо провозглашает уже в первом параграфе, что 'человеческие существа наделены разумом и совестью'. Помещение свободы совести в одну категорию с естественным законом абсолютно оправдано.
Все остальные права человека - и свободы, и так называемые социальные права - имеют другую природу. Скажем, свобода собраний и организаций вовсе не предполагает, что в собраниях или организациях должен участвовать каждый. Она имеет в виду, что люди могут принимать в них участие, если хотят, и не должны препятствовать в этом другим.
Нет необходимости объяснять, что если бы эти права подразумевали те же обязанности, что и свобода, они вступили бы с ней в противоречие. Если бы свобода собраний означала, что каждый человек должен участвовать в собраниях, людей нельзя было бы считать свободными. Если бы право на труд означало, что люди обязаны работать (независимо от того, хотят они или нет), они опять-таки не были бы свободными. В тех странах, где эти права понимаются как обязанности людей по отношению к ним самим (а не просто как обязанность уважать и обеспечивать свободу других) и где эта обязанность закреплена в законе, свободы нет, а есть тирания.
Самым веским доказательством того, что все права являются лишь интерпретациями свободы и должны быть внутренне связаны с идеей свободы, не противореча ей, является статус права на жизнь. Это право провозглашено во всех декларациях прав человека и обычно стоит там на первом месте. Оно подразумевает обязанность уважать право других людей на существование и требует введения позитивных законов, которые гарантировали бы жизнь гражданам страны, если только сами граждане не нарушают этих законов.
Совершенно ясно, однако, что право на жизнь перестает действовать во время войны. Обычно это оправдывается доводами в защиту высшей идеи свободы: вам приходится жертвовать жизнью во имя того, чтобы защитить свободу ваших сограждан, освободить другие народы от ига тирании или во имя еще чего-то. Соответствуют ли эти доводы действительным целям войны или служат лишь ее оправданием - вопрос в данном случае второстепенный, ибо я рассматриваю проблему лишь с точки зрения приоритета высшей идеи свободы по отношению ко всем другим правам. Право на жизнь всегда понималось в смысле абсолютного приоритета высшей идеи свободы. Это право можно сформулировать так: 'вы имеете право жить, если хотите' (исключение - время войны). Я хочу обсудить следующее теоретическое предположение: все права могут стать противоречивыми, если интерпретировать их по-разному и если одна из интерпретаций будет противоречить высшей идее свободы. Но как это возможно, если сами права - всего лишь разные интерпретации высшей идеи свободы?
Я говорила, что не все интерпретации высшей идеи свободы входят (или могут войти) в перечень прав человека. Но перечень прав человека - структура динамичная, а не статичная, это прописная истина. В XVIII веке некоторые интерпретации высшей идеи свободы не обрели статуса прав человека, но обретают его в наши дни, потому что население данной страны хочет, чтобы эти интерпретации действовали как политические принципы и (или) желает, чтобы они стали законом.
Вырабатывая декларации прав человека, их авторы имели в виду социально-экономический строй, который они хотели бы установить, или какие-то действия, которые они хотели бы предпринять. И если люди постоянно требуют новых прав, это значит, что человеческие представления о социально-экономическом устройстве общества постоянно меняются и люди хотят делать то, чего никогда раньше не делали или делали очень редко. И те новые права, которых они требуют, и те, что уже есть, не должны противоречить высшей идее свободы. Однако определенные формулировки некоторых прав, которые раньше не противоречили свободе, теперь, вкупе с новыми правами, могут начать ей противоречить. К тому же, различные права, провозглашенные в одном и том же документе, тоже могут противоречить друг другу. Например, Всеобщая декларация утверждает, что 'никто не может быть произвольно лишен собственности' ('произвольно' означает здесь 'незаконно'). Отсюда по сути дела следует, что любого человека можно лишить собственности по закону. Стало быть, уже в первом предложении параграфа, согласно которому каждый человек имеет право владеть имуществом, скрыто противоречие. Та же декларация гласит, что каждый человек имеет право на труд и на обеспечение в случае потери работы. Но и здесь противоречие очевидно: если у каждого есть право на труд, то не может быть безработицы, и наоборот. Сталкиваясь с этими нецелесообразностями и стремясь избежать противоречий, либералы предлагают исключить все социально-экономические и культурные права из перечня прав человека, ограничив его лишь политическими и гражданскими правами.
Я не могу согласиться с этим предложением по ряду причин. Во-первых, если ограничить перечень лишь 'либеральными правами' (свободами), сам перечень станет четким отражением определенной политической системы. Между тем Всеобщая декларация рассчитана на все страны и народы. Ограничиться только политическими и гражданскими правами значило бы объявлять одну политическую систему, либеральную, универсальной для всего человечества. А это противоречило бы высшей идее свободы в той из ее интерпретаций, согласно которой каждый народ вправе выбрать тот строй и ту социальную систему, которую пожелает.
Во-вторых, основной аргумент либералов, сводящийся к тому, что политические и гражданские права не зависят от экономических ресурсов государства, тогда как социо-экономические и культурные права от них зависят, просто не соответствует истине. В обеих группах есть права, соблюдение которых не определяется уровнем благосостояния общества и не предполагает дополнительных расходов со стороны государства. В этом смысле политическое право уезжать из страны и социальное право на равные заработки за одну и ту же работу ничем друг от друга не отличаются.
С другой стороны, в обеих группах есть права, предполагающие дополнительные расходы со стороны государства или общества. Свобода вероисповедания, например, означает не только то, что граждан не могут преследовать за религиозные убеждения, но и то, что им должны быть гарантированы изначальные условия отправления религиозных культов (содержание святынь, строительство церквей и т.д.). Право на беспристрастное публичное судебное расследование, в которое обязательно входит гарантия профессиональной юридической помощи любому человеку, обвиняемому в преступлении, подразумевает такие же расходы, что и охрана здоровья населения (хотя доля населения, пользующаяся правом на юридическую защиту, не обязательно столь же велика). Разница тут количественная, а никак не качественная. Если же мы сопоставим это политическое право с еще одним социальным правом - скажем, на высшее образование (реализуемое в зависимости от индивидуальных способностей), то даже количественное различие окажется весьма сомнительным.